Эта история рассказывает о Доме Магов. О Доме затворников и экспериментаторов, о серой морали и величайших открытиях, вскормленных страстью исследователя, смелостью и преступлением.

• Телванни по праву рождения, Ллатис с детства отличается гибкостью характера, искренностью улыбки и беспечной вдохновенностью глаз. Почти что чуждой, поначалу принимаемой за слабодушие и глупость, осторожно корректируемой. Растёт в колючей и ядовитой действительности, убегает с младых ногтей в магические науки, где ничто не пытается её излишне строго направить. В глубокой юности ныряет в тридцать шесть Уроков – в библиотеке их тридцать семь – и решительно не понимает слишком многих вещей. Отдельные добродетели кажутся настолько фантастичными и далёкими, что одухотворяют и подхватываются безмолвным почтением. Богов-Покровителей чрезмерно романтизирует, пускай в среде Телванни теологические вдохновения взращиваются далеко не в первую очередь. Тис убеждена, что вскоре – в беспечном когда-нибудь – обязательно окажется к Ним ближе. Что сможет коснуться божественной сущности, почувствовать ту мелодию и, возможно, всё-таки понять.

• постепенно выстраивает собственное ощущение и восприятие магии, плетёт нити заклятий как заворожённая, а они откликаются далёким-далёким пением. Слов никак разобрать не может, но погружается почти что страстно, пускай и по-юношески. Щупает всякую сущность, будто в самую суть пробраться пытаясь, и в памяти отпечатывает. Видит магию музыкой: разноплановой, глубокой, безграничной и удивительно одинокой. Подспудно словно понимает её, тянется. Подпевает. Раскладывает на отдельные запахи, ищет в алхимической аналоги. Рисует невольно замысловатые пейзажи схематично, стараясь ощущения передать, и сжигает в ладонях.

• ко всему с любопытством прикасается, жадно все уроки и наставления впитывает, но часть позднее отсеивает. Сторонится, порхнув у основ, разрушительной стороны знания, ей в те годы мелодия стихий кажется слишком быстрой, будто какофония оглушительная, отталкивает.

• теряется в тенях более алчущих власти членов Дома, алкает же сама совсем другого. Сливается с маской затворника, подглядывает, подслушивает, учится. В силу общей обособленности Телванни и отсутствия стандартного понимания части этико-моральных ценностей эльфийка вырабатывает подобные искривления в восприятии и у себя. Дух же смелости и новаторства, дух открытия и эксперимента восхищает, затеняя отдельные пятна на путях к достижению цели.

Вторая же история повествует о Воине-Поэте, как сердце и квинтэссенции АЛЬМСИВИ. О бесконечной ответственности, отдаче и долге. О самопожертвовании защитника, отваге воина и спасительной руке поводыря. О воплощённой музыке. О любви.

• Ллатис тогда думает, что никогда не вернётся, что горько-кислый запах грибных спор и чужих взглядов навсегда вдалеке где-то, до неё не дотягивается. Живёт в аккуратной маленькой комнате, адаптированной под самодостаточное жильё, одной из многих в квартале Телванни в Вивеке. Этот период помнится невозможно счастливым.

• сближается с Храмом Трибунала, стараясь по возможности и всегда немногим больше пособничать в делах на грани альтруизма. Едва ли сама признаёт, что это, как и многое другое, она совершает всё-таки с умыслом. Религиозность развивается искренне, хотя и опирается на бесконечное восхищение и уважение, а не благоговение и поклонение. В поклонении же Тис видит намеренное отделение себя от объекта, отдаление и  разграничение, которое она стремится преуменьшить, а вовсе не наоборот. В восхищении ищет возможности поймать хоть малый отблеск понимания, взгляда, мысли, сблизиться, вдышаться, вслушаться, впитать, влюбиться. В самом широком смысле, в самом простом и глубоком для самой себя. Влюбляется.

• за ослепляющей поволокой почтения не замечает, как под исключительно идеологической привязанностью к Лорду Вивеку формируется привязанность уже глубоко личная; цепляется за каждую мимолётную аудиенцию, алкает всякой следующей, что дольше, фиксируется; погружается как в омут в глубокое звучание его голоса, впитывает, сидя у ног, удивительные оттенки прошлого, очарована историями, изящными наставлениями, кимерисом, что в голове когда-то – что над давними томами исследований Телванни, что в писаниях Храма - звучал совсем иначе, очарована решительно всем; освежает и подсвечивает собственное восприятие, запоминает каждое прикосновение, делится своей музыкой магии, насыщается, сближается, любит;

• проводит немало времени во преимущественно пеших путешествиях, исследуя, погружаясь в плетение заклятий и чтение отголосков, то теряясь в замысловатых отзвуках прошлого, то врачуя вдоль битых дорог. И чувствует, что её собственная мелодия наконец-то консонирует.

• заворожена изменчивостью природы всякого живого существа, самой той природой, что так обманчиво кажется нерушимой. Стремится расширить границы, переступить условности, отыскать что-то новое.

• по-настоящему проникается почтением и уважением к родному народу, учится добродетели без проклятия и тяжёлому труду бескорыстия. Укрепляет столпы морали, невольно и благими намерениями существенно гипертрофирует собственный идеалистический взгляд на мир. Жертвы ради общего благополучия праведны по определению. Многие спорные моменты и условные морально-этические категории воспринимает по-своему, что, конечно же, не мешает считать их правильными. Во многом стремительно развивающимся максимализмом обязана Лорду Вивеку, в чьей личности – сущности – видит дистиллят добродетели.

• не замечает, что отдельные перемены в собственном “я” кажутся подменами в силу чрезмерной фиксации; видит это пробуждением истинных качеств, а вовсе не копированием и подстройкой под чужие. Возможно, так и есть.

Третья история непременно нагнетает. Рассказывает она о пророчестве, боли и злопамятности. О ведомых, обманутых и запертых в лабиринте предначертанного. Неизбежного. О непреклонности истории, о подлости рока и кратком веке памяти. Об изменах, предательстве и слабости. О подвигах, что теряются в пролитой крови, о ценности деяния, размениваемой тотчас на утраты и разрушения. О стремлении к справедливости через ложь, о мимолётности порыва и бесконечности расплаты. О том, как весь твой народ способен в одночасье отвернуться от всего, что ты считаешь незыблемым. Неоспоримым. О том, как с лёгкой руки пророчеств, под сладословной эгидой спасения, разрушается целый мир.

• развёртывание пророчества о Нереварине с тяжестью палаческой руки ложится на плечи. Данмерка старается помочь, насколько хватает сил, но ощущение обречённости нависает над сердцем не только Лорхана. И, как Баар Дау, вскоре сорвётся и погребёт под собой всё. Развивается острый фатализм, с трудом приходится бороться с пробуждаемым всё чаще отрицанием судьбы и её абсолютной неправильности. Убаюкивает свои духовные  противоречия чужими словами и идёт на поводу у предначертанного. Впервые отчётливо ощущает строгое разграничение личной ценности и ценности целого народа. Если бы в те далёкие годы, когда переродившийся Неревар ещё не растоптал привычный строй мира, ей предложили бы бросить всё и уйти – она бы бросила. Но, увы, история должна развиваться иначе.

• Ллатис по большей части пособствует только локально, содействуя Храму и поискам информации через Спящих; в качестве мага поддержки непосредственно принимает участие в боевой экспедиции к руинам крепости Турейнулал в рамках уничтожения твердынь Шестого Дома; в остальном, идёт на поводу у непреклонной судьбы, поддерживая и потакая, не зная ещё тогда, к каким крушениям это неизбежно приведёт;

• колоссальный кризис веры пробивает грудь в конце третьей эры. С падением Трибунала, со смертью двух Покровителей. С немым побегом в неизвестность Нереварина, прочь с пепелища собственных деяний. От стыда, бессилия ли равнодушия? И особенно – после. Вивек исчезает бесследно, и в треснувшем по швам городе, в расколовшемся и перевернувшемся с ног на голову мире у эльфийки нет больше сил на улыбку. Ллатис переживает произошедшее тяжело, едва-едва. Сперва будто верить не хочет, готова всякого данмера хватать за рубаху, трясти, пока саму душу из того не вытряхнет, и в глаза вгрызаться – как можешь ты? Как можешь забыть вмиг всё, что было для тебя сделано? Как отвернуться можешь от единственного, кто вёл твой народ? Кто оберегал, пестовал, защищал, обучал, вскармливал, воспитывал. После стольких лет.

• непонимание разрывает на части, а голова от него заполняется аритмичной мелодией ненависти. Отрицания. Непринятия. Осознанное отделение себя от родного народа.  Данмерка поглощается своим же идеализмом, обернувшимся в итоге крушением многих основ мироощущения. Желание разодрать каждое лицо перед собой на крохотные частички с трудом подавляется, сбегает с Вварденфелла так быстро, чтобы только мысли следом не поспели. А те поспевают.

Четвёртая эра, как и четвёртая история, для Ллатис сожжены.

• вернулась туда, где её путь начинался – на острова Телванни. Вернулась обгорелой до самой своей сути, фигурально, едва узнаваемой. Вспомнила единственное, что всегда помогало ей здесь скрываться – магию. Въелась в учение с пылом и непреклонностью ржавчины, только глаза оставались потухшими. Обособила себя ещё больше, лишила практически всех контактов, за исключением редкой необходимости при закупках ингредиентов и различной магической утвари. Изредка участвовала в совместных экспериментах и изысканиях, чтобы иметь свежий сторонний взгляд и возможность почерпнуть что-то уникальное, но в основном держала дистанцию. Никакого телваннийского стремления к вершинам иерархической лестницы внутри Дома женщина так и не обрела, конечно, но ей потребовались долгие и долгие годы, чтобы хотя бы частично размочить и вычистить выгоревшие сердце.

• сознание поначалу импульсами одолевало желание уничтожения как самой себя, так и всего вокруг, но она не решилась. Внутри удивительно отчётливо билось чувство того, что умирать ей – неправильно. Что это не конец вовсе, несмотря даже на прожитые годы, что когда-нибудь – скоро-скоро ведь – всё вернётся. И он непременно вернётся. А она должна жить. Ещё. Ещё немного. И ещё. Годы заполнялись магическими практиками и медитациями по горлышко пузырька, чтобы ни секунды лишней не оставалось на слабые пассивно-агрессивные мысли, а организм и сознание могли и дальше обманывать календарь.

• замыкается в собственном доме, растворяется в застенках, борется с невозможным ощущением неправильности и ошибочности едва ли не всего окружающего мира. В рабах, как и многие коллеги по Дому, видит уже пускай не ингредиенты, но пробники, благодатные частицы почвы, готовой пробовать новое, способной впитывать и изменяться. Ни одну из проб не сочтёт ошибкой или неудачей, лишь шажочками на пути расширения границ, установленных природой. Наблюдает за рождением существ замысловатых и юродивых – через помесь зелий и искажающих чар изменения позволяя организму попытку скрещивания и вынашивания непривычного плода. Ни один не живёт ещё – ни носящий, ни рождаемый, но даже нескольких секунд короткого взгляда достаточно: ведь создание чего-то совершенно нового, иллюзорно противоречащего застарелым законам природы – удивительно прекрасный процесс, и ни слизь, ни мерзость, ни смерть не способны это омрачить.
• единственное творение, оставившее после себя дееспособный и живой элемент – собственное дитя, созданное, сотканное Изменением практически вручную, насыщенное своевольными штормами, Колдовством и эссенцией зивилаи. Изменённая природа данмера была лишь отчасти расширена, разложена на частицы с подменой и подтасовкой, но даже подобная мимикрия требовала колоссальных усилий для достижения искажения не временного, но постоянного. Для изменения не последствий, а самой изначальной природы, пускай и в столь незначительной форме.
• выращенный не столько сыном, но помощником, оставался при Ллатис на долгие годы, хотя и имел практически полную свободу волеизъявления.

• беды же, в две колоссальные волны уничтожения прокатившиеся по Морровинду, Тис подспудно считала заслуженными.

• только к середине второго столетия новой эры Ллатис смогла решиться впервые за всё это время что-то написать. Впервые рискнула позволить себе выдохнуть. Испытание Принятия, длиною почти в две сотни лет, далось ей сложнее всего на свете.

• только к середине второго столетия она решилась пособствовать в восстановлении родины более активно.

• порой украдкой жалеет, что не родилась раньше, чтобы не застать четвёртую эру и вовсе; старается подобными бесплодными глупостями себя не терзать, а сносить невзгоды в качестве предначертанных уроков – выходит, увы, не всегда.

Ллатис не готова начинать писать новую историю, хотя и обрела всё же своеобразный мир с собой. Она заново научилась улыбаться и вспомнила, как умела раньше смотреть вокруг с любовью не только в глазах, но и в сердце. Тиса приняла, что именно этого он от неё и ждал бы.

И всё же, Ллатис любила родные острова. Здесь было спокойно дышать и трудиться, а природная обособленность и острый индивидуализм Телванни избавляли от необходимости выдерживать постороннее общество или субъективизм чужих суждений. По большей части.

- Смотри, кто вылез из своей норы, - несмотря на нарочитый апломб в словах, говорил молодой данмер удивительно тихо. Короткий тычок локтем в бок идущей рядом спутнице призван был не то обратить внимание дамы на предмет обсуждения, не то безмолвно намекнуть на сдержанную реакцию.
- Это она? - откликается негромко девушка, облачённая в чрезвычайно вычурную многослойную мантию сомнительного цветосочетания. В голосе, будь он чуть выше и отчётливее, непременно слышались бы нотки пассивного презрения.

~

Благодарно распрощавшись с Гали, немолодым алхимиком глубокого знания и комфортной лаконичности слова, Тис сейчас лёгким шагом двигалась к западной окраине Порта Телваннис, пересекая небольшую площадь напротив таверны “Потерянный Краб”. Неуверенные порывы ветра подхватывали и выдыхали в лицо низким пряным ароматом, украдкой прихваченным в хорошо прогретом главном зале таверны, отчего в носу слабо щекотало. Пряно-кислая горечь не относилась к любимым запахам данмерки, но та невольно вдыхает медленнее и глубже, внимательно - так, чтобы слабое послевкусие осталось на языке. Отдалённый тихий бубнёж на площади не вмешивается, не вычленяется, остаётся далёким фоном и только.

- А что ты ожидала? – юный маг шикает на начале реплики чуть громче естественного, скорее всего, непреднамеренно, после чего осторожно обводит взглядом вокол. – Отец говорил, что она с лже-богами траха… - юноша не успевает закончить глубокую мысль, получая резвый тычок от собеседницы, - …ну Этаси-и-и, - и тянет имя уже более игриво.
- Тише, - девушка хмурится и несколько секунд увлечённо рассматривает подёрнутые тонким слоем мха камни площади под ногами, - вот и осталась бы подальше, глядишь, прибило бы луной и её тоже, - если данмерка и хотела поумерить нрав вспыльчивого спутника, то невольно выбрала совершенно неверную тактику.
- Вот именно! – подхватывая возмущение практически из воздуха и пустого места, юноша не замечает, как поднимает голос от шёпота, а последующую пустую болтовню вещает уже и случайно проходящему мимо магу, и поникшему в короткой клети вдали площади аргонианину. Этаси, видимо, несвоевременно уловив суть собственной ошибки, сжимает запястье эльфа и многозначительно придавливает ступню носком собственной туфли, но должного эффекта всё это пассивное давление уже не оказывает.

- Эй, ты! – не исключено, что молодые меры оказались на площади после выхода из таверны, где закатали в суджамме последние остатки здравого смысла, потому как с подобной горячностью Телванни живут насыщенно и преимущественно очень недолго. В целом, за осмысленность и осторожность Ллатис тоже уважала представителей своего Дома: не взирая на многослойные интриги, гибкую вседозволенность и тотальное взаимное недоверие, маги нечасто ввязывались в словесные перепалки, предпочитая сколь угодно продуманную тактику воздействия в противовес спонтанным исповедям о чужих грехах, матерях и постелях. И если, внутриканавно почивая под таверной где-нибудь в Нарсисе, ещё можно было рисковать относительно бескровно делиться своими обиняками, то в среде телваннийских магов подобные всплески красноречия принято было пресекать в более радикальной форме.
По той причине даже молодёжь, какими пылкими страстями и рвением ни была окрылена, не рисковала сеять неодобрением в личном порядке. И всё же, увы, порой встречалось и подобное.

Ллатис пропускает мимо ушей бойкое обращение, как и часть последовавшей за тем вдохновенной болтовни о собственном быте, не сбавляя шага. На поясе тихо звякает несколько пузатых бутыльков, закреплённых кожаными ремешками. Эльфийка никогда не следила за репутацией как таковой и ещё меньше внимания уделяла сбору чужих идей на свой счёт, однако нечто подобное, увы, слышала несколько раз и раньше. Не слишком понимая, ради чего меры и вовсе могут пытаться досаждать другим в такой форме, Тис всё же естественным образом не видела ничего оскорбительного в подобных историях. Даже если те изобиловали эпитетами. Даже если имели очевидной целью какое-то странное пристыжение.
- Вот и проваливай с наших островов! – судя по всему, разочарованный отсутствием должного внимания, последнюю фразу данмер бросает почти надрывно и слишком уж по-детски. К счастью, поток рассуждений о том, с кем и каким образом сношалась сама Ллатис, прекратился раньше. А голос у молодого мага знакомый. Эльфийка помнит его смутно, но сейчас, оборачиваясь и всё же останавливаясь, узнаёт в лицо – надо же, действительно. Несколько лет назад он пресмыкался довольно настойчиво, стараясь лестью и предложениями сомнительных выгод склонить Тис к помощи и протекторату на желанном и совершенно для него непосильном подъёме до положения Голоса мастера Митраса, с которым данмерка в прошлом проводила несколько совместных исследований и сохранила относительно сносные отношения. И в те дни, судя по всему, этого псевдо-амбициозного мага чужие засвечные связи совершенно не волновали.

- Ты огорчаешь свою спутницу, Телванни Хленил, - эльфийка говорит убаюкивающе, с мягкой улыбкой и чуть склонённой головой, только глаза остаются внимательными и безмолвно дополняют будто: “я тебя помню”. – В отличие ведь от Дома, всё ещё не утратила она в тебя веры, - и переводит взгляд на стушевавшуюся ещё на первых шагах леди, - ведь так, сэра?
Та особенно в глаза смотреть не пытается, мельком только, и в который раз одёргивает изумрудный рукав данмера – уже с удвоенной силой.

~

- Совсем из ума выжил?! – шипит девушка, когда пара всё же оказывается в отдалении от располагающей к случайным конфликтам площади. – Тебе-то вообще что? Тебе Фаруна ещё одна нужна? – градус возмущения постепенно спадает. – Ну и хорошо, что не все такие чокнутые куда-то лезут, - и мер, собственно, соглашается. Ещё одна пришибленная карга-затворница где-нибудь в Совете едва ли сможет оказаться удобным для манипуляции инструментом, даже если и выглядит ещё сносно.
Соглашается, в который раз забывая, что для всякой манипуляции хитрецу недостаёт основнополагающего инструмента – того, что в голове.